Карл Радек

Среди самых известных деятелей, оказавшихся на скамье подсудимых во время второго московского процесса, был Карл Радек. В кругах большевистской «старой гвардии» он, впрочем, не пользовался особым уважением. Во-первых, вероятно, потому что принимал весьма скромное участие в революции и гражданской войне. Во-вторых, старые большевики считали его не особенно серьёзным человеком. Хотя он и вращался в среде выдающихся деятелей нашей эпохи, ни для кого не было секретом, что ему присущи чрезмерная болтливость, склонность к хвастовству и нелепому фиглярничанью.

В речах и докладах он имел обыкновение удаляться от темы и разглагольствовать о своей персоне. При этом в погоне за популярностью он начинал потешать аудиторию неуместными шутками не всегда приличного свойства. Эти дешёвые приёмы, впрочем, снискали ему популярность, однако не среди партийной верхушки, а в кругах молодых партийцев и комсомольцев.

При всём том Радек отнюдь не был обделён способностями. Он был блестяще начитанным и хорошо информированным человеком, способным при необходимости извлечь из памяти массу сведений о любой стране, партии, событии или политическом деятеле. Он считался выдающимся специалистом в области международных отношений, и члены Политбюро нередко пользовались его консультациями по вопросам внешней политики. В партии был широко известен и тот факт, что в 1919 году Радек предостерегал Ленина от похода на Польшу и предсказывал, что в случае нападения советской России весь польский народ, не исключая и рабочих, поднимется на защиту своего отечества и Красная армия потерпит поражение. Предсказание Радека оказалось верным, и Ленин позднее сам признавал, что Политбюро допустило грубую ошибку, не прислушавшись к блестящему анализу ситуации, данному Радеком.

Однако подлинный талант Радек проявил в области журналистики. Сохранив в разговоре сильный иностранный акцент, он научился писать по-русски с редким совершенством. И всё же Ленин не считал возможным доверить ему действительно крупный пост в государстве, например назначить его народным комиссаром или секретарём какого-нибудь важного обкома. Дело в том, что Радек не был способен к усидчивой, планомерной работе, а его экспансивность мешала ему удержаться от разглашения государственных и партийных тайн. В ряде случаев, когда предполагалось обсуждение особо секретных вопросов, Ленин даже считал нужным скрывать от Радека день и час заседания Политбюро. Все эти соображения заставляли ЦК использовать его главным образом как талантливого журналиста и назначать на различные должности, связанные с Коминтерном.

Когда в партии образовалась так называемая левая оппозиция, Радек после некоторых колебаний примкнул к Троцкому. После разгрома оппозиции, в конце 1927 года, ему пришлось отправиться в сибирскую ссылку. Оттуда он разразился едкими письмами и заявлениями, направленными против сталинской политики и призывавшими оппозиционеров «держаться твёрдо». Когда Зиновьев и Каменев капитулировали перед Сталиным, Радек писал (дело было в 1928 году): «Совершив насилие над своими убеждениями, они отреклись. Невозможно служить рабочему классу, исповедуя ложь. Те, кто остался, должны сказать правду».

Но самому Радеку недолго довелось «говорить правду». Проведя в Сибири полтора года и сообразив, что его ссылка может стать вообще бессрочной, Радек решил переметнуться в сталинский лагерь и таким путём обрести свободу.

Тем, кто проявил готовность сдаться раньше, были поставлены относительно мягкие условия капитуляции. Единственно, что от них требовалось, - это подписать декларацию, где было бы сказано, что они отклонились от настоящей большевистской линии и что сталинская политическая линия была верна. Радек, капитулировавший значительно позже Зиновьева с Каменевым, был поставлен перед необходимостью принять более суровые условия: помимо заявления о раскаянии, он взял на себя обязательство вести пропаганду, направленную против оппозиции. С этого времени Радек поставил своё перо на службу Сталину, всеми силами стремясь войти к нему в доверие и восстановить своё прежнее положение в партии.

Ещё так недавно, находясь в Сибири, Радек писал в адрес ЦК о Троцком (в ту пору находившемся в алма-атинской ссылке):

«Мы не можем оставаться безгласными и пассивными, видя, как малярийная лихорадка сжигает бойца, который всю свою жизнь посвятил рабочему классу и был мечом Октябрьской революции».

Прошло не более года - и тот же самый Радек, стремясь заслужить благосклонность Сталина, начал поливать Троцкого грязью и клеймить его как изменника делу революции и отступника от коммунизма. Вплоть до судебного процесса 1937 года Радек оставался верным сталинским помощником в организации непрекращающейся клеветнической кампании против Троцкого.

В 1929 году, вскоре после возвращения Радека из ссылки в Москву, к нему домой зашёл сотрудник Иностранного управления НКВД Яков Блюмкин. Радек был знаком с ним со времён гражданской войны. Полагая что, несмотря на капитуляцию перед Сталиным, Радек в душе остался искренним и неподкупным революционером Блюмкин сообщил ему, что только что им получено служебное задание, требующее выезда в Турцию. Там он рассчитывает встретиться с Троцким (к тому времени высланным из СССР) и переговорить с ним.

Радек быстро сообразил, что сама судьба предоставила ему редкую возможность доказать преданность Сталину и одним махом восстановить своё былое положение в партии. Как только Блюмкин ушёл, Радек помчался в Кремль и передал Сталину всё, что узнал от Блюмкина. Сталина встревожил тот факт, что даже в НКВД находятся люди, готовые рисковать своей головой ради Троцкого. Он тотчас вызвал Ягоду и приказал ему установить тщательное наблюдение за Блюмкиным, чтобы узнать, с кем из вожаков оппозиции он встретится до отъезда. Таким путём Сталин надеялся поймать в ловушку тех ведущих участников оппозиции, кто формально отрёкся от своих взглядов, обвинить их в двурушничестве и снова отправить в Сибирь.

Ягода не был уверен, что его агентам удастся слежка за таким опытным сотрудником разведки, как Блюмкин. Он решил получить информацию, требующуюся Сталину, иным путём. Обсуждая полученное задание с начальником Иностранного управления, Ягода вызвал в свой кабинет сотрудницу этого управления, некую Лизу Г., красивую молодую женщину, которой Блюмкин одно время оказывал усиленные знаки внимания, и попросил её быть с Блюмкиным поласковее и, изображая разочарование в официальной политике партии, вести себя так, словно она сочувствует троцкистской оппозиции. Ягода надеялся, что, сблизившись с Блюмкиным, Лиза Г. сможет узнать от него о планах его свидания с Троцким и о том, с кем из бывших лидеров оппозиции Блюмкин рассчитывает встретиться после этого свидания. Лизе дали понять, что в интересах партии ей следует отбросить всяческие буржуазные предрассудки и попытаться вступить в интимную связь с Блюмкиным.

Не отличавшийся особой щепетильностью Блюмкин не оттолкнул молодую женщину, открывшую ему душу. Однако, несмотря на «вспыхнувшую» страсть, он ничего не рассказывал ей ни о Троцком, ни о ком-либо другом из оппозиционной верхушки. Сыщики, следовавшие за ним по пятам, отражали в сводках каждый его шаг, включая интимные свидания с Лизой Г., но так и не засекли ни одной его встречи с вожаками оппозиции.

Роман Лизы Г. с Блюмкиным продолжался три недели. После этого, поскольку он не принёс Ягоде ожидаемой информации, тот приказал Иностранному управлению «направить» его наконец в Турцию, однако по дороге на вокзал арестовать - так, чтобы он не успел даже выбраться из Москвы. Лиза Г., как и следовало ожидать, провожала его на вокзал. Машина, в которой они ехали, была задержана, и Блюмкин доставлен в тюрьму. На допросах он держался с поразительным достоинством и смело пошёл на расстрел. В последний момент перед тем, как его жизнь оборвалась, он успел крикнуть: «Да здравствует Троцкий!»

Вскоре «органам» стало известно, что о предательстве Радека и обстоятельствах ареста Блюмкина каким-то образом дознались лидеры оппозиции. Специальное расследование, проведённое по приказу Ягоды, позволило установить, что они получили эти сведения от сотрудника Секретного политического управления Рабиновича, втайне разделявшего взгляды оппозиционеров. Рабинович был тоже расстрелян без суда.

Обо всём происшедшем узнал также и Троцкий в своём турецком изгнании. Вина Радека по своей тяжести была равносильна тому, если бы он сделался агентом-провокатором советских карательных органов. Путь в оппозицию был для него отрезан, и ему не оставалось ничего другого, как навсегда связать свою судьбу со Сталиным.

Тайный расстрел Блюмкина, относящийся к 1929 году, произвёл тяжёлое впечатление на всех, кто узнал об этом деле. В истории СССР это был первый случай расстрела члена большевистской партии за сочувствие оппозиции. Старые большевики - даже те из них, кто никогда не имел ничего общего с оппозицией, - начали бойкотировать Радека и перестали с ним здороваться. Неприязненное отношение прежних товарищей только тесней привязало Радека к сталинскому блоку. В общем, санкционировав расстрел Блюмкина, Сталин превратил Радека в своего покорного раба.

Из-под его пера теперь выходили самые беспринципные обвинения и ядовитые инвективы, направленные против Троцкого. Уже в 1929 году, за семь лет до начала московских процессов, Радек в своих публичных выступлениях называл Троцкого Иудой и обвинял его в том, что он сделался «прихвостнем лорда Бивербрука». Поток этой брани и клеветы с годами усиливался буквально в геометрической прогрессии.

Усердие Радека принесло свои плоды: он вновь получил доступ в Кремль (ему даже выдали туда постоянный пропуск), начал заглядывать в кабинет Сталина и даже на его дачу. Позднее, на суде, он оценит этот период своей жизни словами, обращёнными к государственному обвинителю: «Я оказался в опасной близости к власти».

В 1933 году Радек в свойственной ему блестящей литературной манере написал небольшую книжку под названием «Зодчий социалистического общества». Он совершил в ней фантастический скачок в будущее и, как бы глядя оттуда глазами грядущих поколений, изобразил ретроспективно образ Сталина. Эта весьма оригинальная работа была написана Радеком в форме лекции, которую будто бы читает в начале последней трети XX века некий знаменитый историк. Лекция посвящена великому Сталину - гению, который преобразовал человеческое общество.

Радек видел, с какой неиссякающей энергией Сталин фальсифицирует из года в год историю революции, чтобы сфабриковать себе героическую биографию вождя Октября и победоносного стратега гражданской войны. Он понимал, что Сталин, как и всякий фальсификатор, в глубине души полон опасений. Как бы ловко он ни манипулировал историческими архивами, уничтожая документы и ликвидируя живых свидетелей и участников революции, - нельзя было поручиться, что не найдутся беспристрастные историки, которые смогут отделить вымысел от действительных фактов. В глубине души Сталин не мог не опасаться приговора истории. Поэтому Радек и решил предпринять фантастический экскурс в будущее и дать Сталину возможность ещё при жизни увидеть собственное отражение в зеркале истории. Надо сказать, что Радек успешно выполнил задачу, за которую взялся. В «Зодчем социалистического общества» он с ловкостью фокусника приподнял перед Сталиным непроницаемую завесу будущего и позволил ему насладиться собственным величественным образом, перед которым бледнели образы великих мужей прошлого.

Сталин, которому уже набили оскомину однообразные хвалебные оды в его честь, наводнившие советскую литературу и прессу, был весьма польщён, познакомившись с оригинальным произведением Радека. Он распорядился опубликовать его громадным тиражом и велел отделу пропаганды ЦК проследить, чтобы оно было проработано в каждой партийной ячейке по всей стране.

Звезда Радека снова засияла. Он был назначен главным редактором «Известий» и советником Политбюро по вопросам внешней политики. Аппарату ЦК было предписано всячески популяризировать имя Радека и организовать цикл его лекций, посвящённых проблемам международных отношений. Эти лекции были затем опубликованы в виде брошюр и распространены в сотнях тысяч экземпляров. Ягода, в 1927 году лично арестовывавший Радека, теперь обращался к нему с преувеличенной вежливостью и почтительно именовал Карлом Бернгардовичем. Кто-то из старых большевиков в разговоре со мной иронически заметил: «Посмотрите-ка на Радека! Если б не его оппозиционное прошлое, ему бы не видать такой карьеры!»

А в 1936 году Сталин - после всего, что Радек для него сделал, - распорядился не только арестовать его, но и представить на судебном процессе как ближайшего приспешника Троцкого. Это не умещалось у меня в голове. Быть может, сталинские поступки объяснялись его неумением забывать старые обиды? Это было бы слишком однобокое объяснение. На мой взгляд, Сталин решил избавиться от Радека скорее всего потому, что держался всё той же своей генеральной линии: ликвидировать всех, кто принадлежал к старой гвардии.

Арестованный Радек не мог прийти в себя от негодования: «После всего, что я сделал для Сталина, - такая с его стороны несправедливость!» Радек умолял дать ему возможность поговорить со Сталиным, однако ему отказали; тогда он написал ему большое письмо, но и оно осталось без ответа.

Видя, что попытка пробудить в Сталине совесть осталась безрезультатной, Радек сосредоточил свои усилия на другой идее: убедить следователей, что в их же собственных интересах - исключить его из числа участников судебного процесса. Его аргументам нельзя было отказать в логике: после всего того, что он говорил и писал о Троцком, смешно изображать его близким другом и соучастником последнего. Руководители НКВД понимали, конечно, что Радек прав, но «хозяин» хотел видеть Радека на суде в качестве обвиняемого, и им оставалось лишь исполнить его прихоть.

Радек не отличался сильной волей, однако чувство горькой обиды придало ему упрямства. Над Радеком работала целая бригада следователей, включая Бермана и Кедрина-младшего; они допрашивали его, пользуясь методом так называемого «конвейера», он всем на удивление, держался. Он терпеливо сносил оскорбления, какими осыпали его следователи, и не мог стерпеть лишь одного: кто-то из следователей лицемерно и методично заявлял ему, будто он убеждён, что Радек являлся секретным представителем Троцкого в СССР. С этим следователем он отказывался разговаривать.

В феврале 1937 года начальник Иностранного управления НКВД рассказал мне о на редкость пикантной сцене, разыгравшейся между Радеком и начальником Секретного политического управления Молчановым.

Однажды ночью, допрашивая Радека, Молчанов довел его до крайнего озлобления. Не в силах более сдерживаться, Радек ударил по столу кулаком и решительно объявил:

Ладно! Я согласен сейчас же подписать всё что угодно. И признать, что я хотел убить всех членов Политбюро и посадить на кремлёвский престол Гитлера. Но к своим признаниям я хочу добавить одну небольшую деталь, - что, кроме тех сообщников, которых вы мне навязали, я имел ещё одного, по фамилии… Молчанов… Да, да, Молчанов! - истерически закричал Радек. - Если вы считаете, что необходимо кем-то пожертвовать для блага партии, то пусть мы пожертвуем собой вместе!

Молчанов побледнел как полотно.

И знаете, что я думаю? - продолжал Радек, наслаждаясь его замешательством. - Я думаю, что, если я всерьёз предложу это условие Ежову, он его охотно примет. Что для Ежова судьба какого-то там Молчанова, когда дело идёт об интересах партии! Чтобы заполучить на суд одного такого, как Радек, он без разговора подкинет дюжину таких Молчановых!

Когда руководители НКВД убедились, что подготовка Радека к судебному процессу непозволительно затягивается, они потребовали от другого обвиняемого - Григория Сокольникова, бывшего посла в Англии - повлиять на Радека. Сокольников, который капитулировал уже давно, опасаясь за жизнь молодой жены и двадцатитрёхлетнего сына от первого брака, согласился поговорить с Радеком. Разговор состоялся в присутствии следователя и в дальнейшем был запротоколирован как очная ставка двух обвиняемых. Однако в протоколе ни единым словом не упомянуто о том, что в действительности происходило на этой встрече. Следователь написал только, что в ответ на его вопросы Сокольников во всём сознавался и указывал на Радека как на своего сообщника.

Тем не менее позиция Сокольникова оказала решающее влияние на дальнейшее поведение Радека. Григорий Сокольников, являвшийся членом ЦК партии ещё при Ленине, в решающие годы революции и гражданской войны, пользовался репутацией исключительно серьёзного и осмотрительного политического деятеля, не склонного к опрометчивым решениям. И когда слабохарактерный и легкомысленный Радек почувствовал себя загнанным в тупик, он послушно последовал примеру человека, который имел смелость прийти к определённому решению и придерживаться его.

Правда, Радек не хотел предстать перед судом на худших условиях, чем те, что Сокольников смог обеспечить себе. Он узнал от Сокольникова, что тому удалось добиться встречи со Сталиным и даже получить от него некоторые обещания. Радеку тоже требовались гарантии - не от руководителей НКВД, а из уст Сталина. На этом условии он был готов подписать «признание» и предстать перед судом в качестве подсудимого.

Однако Сталин не пожелал видеть Радека. Быть может, это был один из тех редких случаев, когда даже ничем не гнушавшийся Сталин испытывал некоторую неловкость.

«Следствие» по делу Радека тянулось уже что-то около двух месяцев, а тот всё продолжал настаивать на свидании с «хозяином». Наконец, Ежов заявил, что если Радеку это так уж необходимо, то сначала он должен обратиться к Сталину с личным письмом, содержащим требуемые признания. Радек написал такое письмо, но по каким-то причинам оно было отклонено Ежовым. Пришлось написать второе, уже при участии самого Ежова. Не могу сказать, почему «органы» придавали этому письму столь серьёзное значение.

Через несколько дней Сталин появился в здании НКВД и в присутствии Ежова у него состоялся долгий разговор с Радеком. После этого Радека привели в кабинет Кедрова, где его ждал уже заранее подготовленный протокол допроса. Он внимательно прочел показания, написанные за него и неожиданно, взяв карандаш, принялся делать поправки, не обращая внимания на протесты, Кедрова. Наконец ему, видимо, надоело это занятие и он объявил: «Это не то, что нужно. Дайте мне бумагу и ручку, и я напишу сам!»

Радек набросал протокол допроса, который привёл следователей в восторг. В нём он сам задавал себе вопросы, сам же и отвечал на них. Руководители НКВД не рискнули сделать в писаниях Радека никаких поправок.

Несколькими днями позже Радек по собственной инициативе приписал такое дополнение: действуя по указаниям Троцкого, он будто бы подтвердил одному из гитлеровских дипломатов (во время какого-то банкета), что подпольный антисоветский «блок» уполномочил Троцкого вести переговоры с германским правительством и что тот же «блок» готов сделать Германии территориальные уступки, которые пообещает Троцкий.

Изменения, внесённые Радеком в сложившуюся к тому времени картину «антисоветского заговора», заставили переписывать почти все показания основных обвиняемых по этому делу. С этого момента Радек сделался личным консультантом Ежова по совершенствованию легенды о заговоре. Легенда сделалась с его помощью ещё более драматичной и получила отличное словесное оформление.

Стремясь угодить Сталину, Радек выдумал ещё одну версию, представленную им в качестве дополнения к показаниям Сокольникова. Согласно этой версии один японский дипломат, нанося официальный визит Сокольникову, в то время заместителю наркома иностранных дел, спросил у него, насколько серьёзны предложения, которые Троцкий сделал германскому правительству. Сокольников якобы подтвердил этому дипломату, что Троцкий действительно получил полномочия на ведение таких переговоров. Сталину понравилась эта выдумка, и Сокольникову тоже пришлось поставить под ней свою подпись.

Но главная услуга, которую Радек оказал следствию, состояла в том, что он помог убедить Николая Муралова, личного друга Троцкого и выдающегося полководца гражданской войны, тоже дать ложные показания, направленные против Троцкого.

Не годясь по своему характеру в настоящие заговорщики, Радек вместе с тем, как никто другой, подходил для того, чтобы разыграть роль заговорщика в сталинской судебной комедии. Для такой роли он обладал поистине блестящими данными. Прирождённый демагог, он считал и правду и ложь одинаково приемлемыми средствами для достижения своих целей. Софистика и риторика были его стихией, и в прошлом он нередко - в тех случаях, когда требовалось партии, - с ловкостью настоящего фокусника умел доказать, что белое - это чёрное, а чёрное - белое. Пообещав Сталину лгать на суде «для блага партии», а фактически для спасения собственной шкуры, Радек бросился исполнять порученное задание с прытью хорошего спортсмена. Стремление первенствовать во всём было одной из его характернейших черт. Теперь он хотел быть первым и здесь. Даже в весьма жалкой роли подсудимого, играющего разоблачённого убийцу и шпиона, он усмотрел свой «шанс» - возможность интеллектуального состязания с другими подсудимыми и даже с прокурором.

Радек сыграл свою роль на суде с таким артистическим совершенством, что непосвящённые были убеждены: он говорит чистую правду. Другие, подсудимые рассказывали суду о своих преступлениях вялым, бесцветным голосом, словно читая лекцию о давно забытых страницах древней истории. А Радек так вжился в роль, что всему, о чём заходила речь, готов был сообщить истинно драматический оттенок, точно это были реальные и притом недавние события.

Он отнюдь не начинал с изложения криминальных разговоров, которые будто бы вёл со своими сообщниками, или с содержанием писем, будто бы полученных им от Троцкого. Нет, будучи прирождённым артистом и незаурядным психологом, он прежде всего набрасывал перед судом драматическую картину терзавших его сомнений, душераздирающих страданий, которые он испытывал, когда «логика фракционной борьбы» шаг за шагом заводила его в лабиринт преступлений, откуда - он чувствовал - ему не выбраться.

На суде Радек буквально скулил, занимаясь безжалостным самобичеванием. О да, теперь он понял: то, что он делал, было чистым безумием… средства, которыми он пользовался, не могли привести его к тем целям, какие он себе ставил… Ему давно уже стало ясно, что если бы даже он и его товарищи преуспели в своём стремлении помочь Гитлеру, то Гитлер не допустил бы их к власти, а отбросил, «как выжатый лимон»…

Радек рассказывал суду, как под влиянием гигантских успехов, достигнутых в стране под руководством Сталина, он понял всю чудовищность преступлений, на которые толкал его Троцкий.

Просто так, за здорово живешь, ради прекрасных глаз Троцкого страна должна вернуться к капитализму! - возмущенно восклицал он.

Преступные директивы Троцкого, говорил Радек, завели его и других руководителей заговора в тупик. Как вообще они, эти заговорщики, смогли стать членами подпольной антисоветской организации, когда у многих были за плечами десятки лет честной революционной работы? Как было объяснить рядовым троцкистам, что они должны теперь бороться за победу фашистской Германии над советским народом? Сделать это было бы безумием; в результате таких директив надо было ожидать, что возмущенные члены организации отправятся в НКВД и выдадут весь заговор…

Я чувствовал себя так, будто нахожусь в сумасшедшем доме! - заявил Радек.

И что же вы предприняли? - перебил его государственный обвинитель Вышинский.

На это Радек ответил, как всегда витиевато:

Единственным выходом было пойти в ЦК партии, сделать признание, назвать всех участников. Я этого не сделал. Я не пошёл в ГПУ, но ГПУ само пришло ко мне.

Красноречивое признание! - откликнулся Вышинский.

Горькое признание, - уточнил Радек.

Борясь за спасение собственной жизни, Радек не только выполнил, но и перевыполнил указания, полученные от Сталина. Но Вышинскому этого было недостаточно. Он полагал, что в задачу прокурора на процессе входит вновь и вновь наносить удары тем, кто уже лежал, поверженный ниц. Задав Радеку несколько каверзных вопросов, Вышинский напомнил ему, что он не только отказался от намерения рассказать о заговоре и своих сообщниках, но даже и после ареста в течение трёх месяцев продолжал отрекаться от своего участия в заговоре.

Можно ли после этого принимать всерьёз то, что вы тут говорили о своих колебаниях и опасениях? - спрашивал Вышинский.

Придирки Вышинского разозлили Радека, и он огрызнулся: «Да, если игнорировать тот факт, что о программе заговорщиков и об указаниях Троцкого вы узнали только от меня, тогда, конечно, принимать всерьёз нельзя…»

Радек позволил себе опасный намек. Эти слова «вы узнали только от меня» показывали, что ни НКВД, ни государственный обвинитель не имели, кроме этого признания, никаких улик против Радека и остальных обвиняемых.

Радек вполне обоснованно предъявлял свои авторские права на так называемые «инструкции Троцкого». Ведь никто иной, как он, после свидания с глазу на глаз со Сталиным отверг «показания», составленные для него следователем Кедровым, и собственноручно изложил на бумаге новую версию этих «инструкций». Неожиданная вспышка Радека и его намек на особые услуги, оказанные им следствию, встревожили суд и прокурора. Во избежание дальнейших осложнений председательствующий Ульрих поспешил объявить перерыв.

Радек так долго пресмыкался перед Сталиным и так лез из кожи вон, чтобы помочь прокурору, что можно было подумать, будто он был просто растленной личностью, уже равнодушной к тому, что скажет о нём мир. Однако, если внимательнее вдуматься в то, что Радек сказал на суде, станет ясно, что он строил свои саморазоблачения так, чтобы мир мог сделать из них вывод о беспочвенности обвинений и отсутствии у суда каких бы то ни было доказательств вины подсудимых.

Вплоть до конца судебного спектакля его режиссеры не разгадали скользкий замысел Радека. Ублажаемые его саморазоблачением и яростными нападками на Троцкого, прокурор и судьи не заметили, как искусно он протащил свою опасную контрабанду, подточившую тот фундамент, на котором строились многие обвинения.

В своём последнем слове Радек приоткрыл завесу над теми приёмами, с помощью которых ему удалась эта контрабанда. «Последнее слово» он начал с того, что недвусмысленно признал свою вину.

Нет таких оправданий, - говорил Радек, - которыми взрослый человек, владеющий рассудком, мог бы объяснить свою измену родине. Напрасно и я пытался подыскать себе смягчающие обстоятельства. Человек, проведший тридцать пять лет в рабочем движении, не может оправдывать своё преступление какими бы то ни было обстоятельствами, когда он сознаётся в измене родине. Я не мог прикрываться даже тем, что меня совратил с пути Троцкий. Я был уже взрослым человеком с полностью сформировавшимися, убеждениями, когда встретился с Троцким.

Выплатив таким образом дань, обещанную следователям, и усыпив бдительность прокурора, Радек прибег к тактическому маневру, который давал ему шанс выразить вслух кое-что из того, что отнюдь не входило в планы организаторов процесса. Радек заявил, суду, что, хотя он согласен с прокурором по всем главным пунктам обвинения, он тем не менее протестует против попытки Вышинского охарактеризовать подсудимых как сущих бандитов.

Слыша, что люди, сидящие здесь на скамье подсудимых, являются попросту бандитами и шпионами, я протестовал против этого! Имеются свидетельства двух человек - моё собственное признание в том, что я получал инструкции и письма от Троцкого (которые, к сожалению, я сжёг), и признание Пятакова, который говорил с Троцким. Все признания остальных обвиняемых основываются на нашем признании. Если вы имеете дело с обычными бандитами и шпионами, на чём же основано ваше убеждение, что мы говорили чистую правду?

Эти слова Радека прозвучали пощёчиной Сталину. Но несмотря на эти несколько коротких, хотя и эффективных выпадов, Радек всё же оказал Сталину неоценимую услугу в подготовке судебного спектакля. В целом он полностью выполнил полученные от Сталина указания.

И вот ранним утром 20 января 1937 года Радек вместе со своими товарищами по скамье подсудимых стоя внимал словам приговора. Все подсудимые вслушивались в чтение Ульриха, затаив дыхание. Покончив с так называемой констатирующей частью приговора, Ульрих перешёл к мерам наказания, определённым каждому из обвиняемых. «К высшей мере наказания…», «к высшей мере наказания…», «к высшей мере наказания…». Дойдя до фамилии Радека, он произнёс: «…приговаривается к лишению свободы на срок десять лет».

Лицо Радека просияло. Он подождал конца чтения, затем повернулся к остальным подсудимым, пожал плечами, точно стесняясь своей удачи, и послал им виноватую усмешку. Точно такую же усмешку он адресовал и аудитории.

Из книги Сталин. Схватка у штурвала автора Бушков Александр

3. Крадек по имени Радек Рассмотрим для примера «типичного представителя», как писали по другому поводу в учебниках литературы (а может быть, и сейчас пишут), одного из коминтерновских вождей - Карла Бернгардовича Радека. Настоящая фамилия - Собельсон. Родился в

Из книги История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века автора Дар Фредерик

Третий урок: Дагобер. Карл Мартелл. Пипин Короткий. Карл Великий Белое вино кассис придало блеска глазам Берюрье.- А после Хлодвига? - спрашивает он.Надо же, история интересует его всё больше.- После Хлодвига, Толстяк, в королевстве пошёл раскол. У Хлодвига было четверо

Из книги Сталин. Красный монарх автора Бушков Александр

3. Крадек по имени Радек Рассмотрим для примера «типичного представителя», как писали по другому поводу в учебниках литературы (а может быть, и сейчас пишут), одного из коминтерновских вождей – Карла Бернгардовича Радека. Настоящая фамилия – Собельсон. Родился в

Из книги Матрица Скалигера автора Лопатин Вячеслав Алексеевич

Карл III Бурбон - Карл V Габсбург Карл III из династии Бурбонов не был римским императором, но, так же как и Карл V, был королем Испании и Неаполя. 1716 Рождение Карла Бурбона 1500 Рождение Карла Габсбурга 216 Отцами обоих Карлов были испанские короли по имени Филипп. 1735 Карл

Из книги История города Рима в Средние века автора Грегоровиус Фердинанд

3. Иоанн VIII, папа, 872 г. - Смерть императора Людовика II. - Сыновья Людовика Немецкого и Карл Лысый ведут борьбу из-за обладания Италией. - Карл Лысый, император, 875 г. - Упадок императорской власти в Риме. - Карл Лысый, король Италии. - Германская партия в Риме. -

Из книги Архив Троцкого. Том 1 автора

К. Радек: Поражение китайской революции 1. «Измена» китайской крупной буржуазии национальному движению 12 апреля 1927 г. войдет в историю китайской революции как день, знаменующий собой крупнейший перелом в ее судьбах. В этот день те части китайской крупной буржуазии,

Из книги Возмездие автора Кузьмин Николай Павлович

Радек Орава «пламенных революционеров», завладев богатствами громаднейшей империи, добилась возможности наконец-то пожить и для себя. И в этом качестве превратилась в хищную стаю мелких и бессовестных грызунов. Барские особняки, заставленные музейной мебелью,

автора Фельштинский Юрий Георгиевич

К. Радек. Телеграмма Троцкому. 22 марта РАДЕК - ТРОЦКОМУ 22 марта. Письмо получил, заграничные газеты позабочусь, крепко обнимаю.

Из книги Архив Троцкого. Том 2 автора Фельштинский Юрий Георгиевич

К. Радек. Телеграмма Троцкому. 18 апреля РАДЕК - ТРОЦКОМУ Алма-Ата, Троцкому, из Тобольска. 18 апреля. Предлагаю послать [за] вашей, Преображенского [и] моей подписью «Правде» [и] «Роте Фане» следующее: «Считаю выдвижение особых кандидатур Ленинбунда шагом [к] созданию новой

Из книги Архив Троцкого. Том 2 автора Фельштинский Юрий Георгиевич

Троцкие. Телеграмма Р. Радек. [Начало мая] ТРОЦКИЕ - Р. РАДЕК177 Москва, Остоженка 1/9, кварт. 13. [Начало мая.] Опасаюсь[, что] письмо Вас не застанет [в] Москве, поэтому телеграфирую. [Из] Берлина начал получать еженедельник «Манчестер Гардиан». Выписка книг Прейсса отсюда

Из книги Архив Троцкого. Том 2 автора Фельштинский Юрий Георгиевич

Р. Радек. Телеграмма Троцкому. 14 мая Р. РАДЕК - ТРОЦКОМУ Алма-Ата, Троцкому, из Москвы. 14 мая. Выехала 12 мая [в] Тюмень, далее [в] Томск. Деньги лежат [у] Прейсса. Большое спасибо [за] телеграмму. [С] дороги напишу. Роза

Из книги Архив Троцкого. Том 2 автора Фельштинский Юрий Георгиевич

К. Радек. Из письма Л. С. Сосновскому. 14 июля Дорогой Л[ев] С[еменович]! Хорошо хотя бы и то, что мое письмо рассеяло Ваши опасения, не является ли моя телеграмма от 4 мая в «Правду» шагом к индивидуальному решению вопроса об оппозиции. При более вдумчивом отношении Вы могли

Из книги Архив Троцкого. Том 2 автора Фельштинский Юрий Георгиевич

Р. Радек. Письмо Троцкому. 14 июля Дорогой Лев Давидович, т. к. хочу, чтобы письмо пошло сегодня же, то не переписываю его на машинке, Юра очень жалеет Ваших глаз. Уверяю Вас, что стараюсь писать возможно ясно. Не выходит. У нас, наконец, после затяжного дождя и грязи появилось

Из книги Архив Троцкого. Том 2 автора Фельштинский Юрий Георгиевич

К. Радек. Письмо Троцкому. 24 июля Дорогой Лев Давидович, как видите, судьба моя самой себе копать могилу. Приемы чисто белогвардейские. Будем защищаться. Еще раз Вам большое спасибо за Вашу телеграмму, которую получила в Москве перед отъездом и на которую ответила. Тут не

Из книги Письма из ссылки автора Троцкий Лев Давидович

ПИСЬМО Р М. РАДЕК* 15 марта 1928 г. * Жена Карла Радека--Прим. ред-сост. Большое Вам спасибо за письмо и за книжки, которые сегодня получились. На указанные Вами статьи в "Правде" о Кантоне я обратил сугубое внимание и уже переписывался по этому поводу с Карлом и др. Впрочем,

Из книги Писатели и советские вожди автора Фрезинский Борис Яковлевич

Карл Радек и писатели Европейский революционер, политик с явно авантюрной жилкой, марксистский идеолог, умевший менять ориентиры, сообразуясь с обстоятельствами времени и места, публицист и достаточно циничный острослов, наконец, литературный критик Карл Бернгардович

РА́ДЕК Карл Бернгардович (псевдоним, настоящая фамилия Собельсон; 1885, Львов, - 1939, ?), деятель европейского социал-демократического и коммунистического движений, советский партийный публицист.

Детство и юность провел в Тарнове (ныне Тарнув), где мать работала народной учительницей (отец умер, когда Радеку не было пяти лет). Там же окончил польскую гимназию (1902). С детства читал по-немецки - на «языке просвещения евреев Галиции». С 14 лет входил в социалистические кружки, вел агитацию среди рабочих, за что его дважды исключали из гимназии. С 1902 г. - член польской социал-демократической партии Галиции и Тешинской Силезии, сотрудничал в ее прессе. С 1904 г. состоял в Социал-демократии Королевства Польского и Литвы. В 1905 г. Радек нелегально прибыл в Варшаву, где совместно с Я. Тышкой , Розой Люксембург , Ю. Мархлевским и другими редактировал газету «Трибуна». В 1906 г. сидел полгода в тюрьме, где усиленно изучал русский язык. Весной 1907 г. вновь арестован и зимой того же года выслан в Австрию.

С 1908 г. - активный деятель левого крыла германского социал-демократического движения. Сотрудничал в ряде органов германской социал-демократической печати, публикуя статьи главным образом по вопросам партийной тактики и международной политики. Слушал лекции по истории Китая в Лейпцигском университете, а также по вопросам международной политики в семинарии К. Лампрехта (основоположник психосоциального подхода к истории). С начала Первой мировой войны занял интернационалистскую позицию и был вынужден переехать в Швейцарию. Участвовал в конференциях левых социалистов (Циммервальд, 1915; Кинталь, 1916; Стокгольм, 1917), сблизился с большевиками и перешел в их лагерь. После Февральской революции 1917 г. проехал в «ленинском запломбированном вагоне» через Германию, затем перебрался в Швецию, где вместе с Я. Ганецким (Фюрстенберг, 1879–1937) и В. Воровским был агентом ЦК большевиков для связи с заграницей. С ноября 1917 г., живя в Петрограде, ездил по различным государственным поручениям: вел предварительные переговоры с представителем германского правительства, а затем участвовал (как член коллегии Народного комиссариата иностранных дел /Наркоминдел/) в Брест-Литовских мирных переговорах.

В 1918 г. был одним из лидеров группы так называемых левых коммунистов, выступавших против подписания договора с Германией. В феврале 1918 г. вошел в состав Ревкома по защите Петрограда, с марта руководил отделом Центральной Европы Наркоминдела и отделом внешних сношений ЦИКа. После начала германской революции (ноябрь 1918 г.) нелегально въехал в Германию, участвовал в организации первого съезда компартии Германии и стал фактически (после убийства Розы Люксембург и К. Либкнехта) одним из ее руководителей.

В феврале 1919 г. был арестован, после освобождения из тюрьмы (декабрь того же года) возвратился в Россию. В 1919–24 гг. - член ЦК РКП(б), в 1920–24 гг. - член президиума (в 1920 г. секретарь) исполкома Коминтерна. В этот период Радек поддерживал контакты с левой (прокоммунистической) фракцией партии По‘алей Цион , которая стремилась вступить в Коминтерн. Радек был докладчиком на 2-м, 3-м и 4-м конгрессах Коминтерна, а также на съезде трудящихся Востока (Баку, 1920), который он организовал совместно с Г. Зиновьевым . Во время польско-советской войны (1920) Радек стал членом Польского революционного комитета, задуманного как коммунистическое правительство Польши, и в июле–сентябре находился на фронте. В октябре 1920 г. был нелегально отправлен в Германию, где хотел реализовать предложенную им и некоторыми другими деятелями Коминтерна тактику «единого фронта» коммунистов и социал-демократов. В отличие от Г. Зиновьева и других большевистских лидеров, он не исключал возможности «единого фронта сверху», т. е. сотрудничества не только с рядовыми социал-демократами, но и с руководством социал-демократических партий. В январе 1922 г. Радек по поручению Наркоминдела вел в Берлине секретные переговоры с командующим рейхсвером генералом Х. фон Сектом, тщетно пытаясь добиться для Советской России германской военной помощи. В апреле 1922 г. руководил делегацией Коминтерна на съезде трех Интернационалов. В мае 1923 г. Радек вернулся в Германию (на этот раз легально), где в условиях галопирующей инфляции и обнищания народа коммунисты снова были готовы отказаться от тактики «единого фронта» в пользу активных революционных действий. В июне 1923 г. Радек выступил сторонником союза коммунистов с немецкими националистами (даже национал-социалистами) в борьбе против общего врага - «буржуазной демократии». В октябре 1923 г. был командирован Коминтерном в Германию для участия в руководстве планировавшегося восстания, которое вспыхнуло в Гамбурге до его приезда и окончилось неудачей. Радека, поддержавшего решение большинства ЦК германских коммунистов об отступлении, сделали в Коминтерне «козлом отпущения» за поражение восстания.

После возвращения в Советский Союз принял участие в партийной дискуссии на стороне троцкистской (см. Л. Троцкий) оппозиции. В 1924 г. на 5-м конгрессе Коминтерна защищал тактику «единого фронта», принятую на 4-м конгрессе, но после победы «сектантской» позиции Г. Зиновьева по этому вопросу оставил руководящую работу в Коминтерне. В 1925–27 гг. был ректором Университета народов Востока (Китайского университета) имени Сунь Ятсена в Москве и членом главной редакции Большой Советской Энциклопедии. В 1927 г. на 15-м съезде ВКП(б) в числе 75 активных участников левой оппозиции исключен из партии. С января 1928 г. по май 1929 г. находился в ссылке на Урале, а затем в Томске. Летом 1929 г. обратился в ЦК вместе с И. Смилгой и Е. Преображенским с письмом, в котором признавал ошибочность своих взглядов и заявлял о своем отходе от троцкизма. Осенью 1929 г. Радек выдал властям резидента ГПУ на Ближнем Востоке Я. Блюмкина , передавшего ему письмо от находившегося в Турции Л. Троцкого. В январе 1930 г. Радек был восстановлен в партии. В 1932–36 гг. был заведующим Бюро международной информации ЦК ВКП(б), а также заведующим международным отделом газеты «Известия».

Радек был одним из самых блестящих и эрудированных партийных публицистов (писал на немецком, польском и русском языках). В 1920–30-х гг. Радек был влиятельным обозревателем («Правда» и «Известия») и лектором по вопросам внешней политики и международного рабочего движения. Радек выступал в печати и как литературный и театральный критик (одним из первых высоко оценил постановку «Короля Лира» в ГОСЕТе). Он также был широко известен как автор язвительных анекдотов о советской жизни и партаппаратчиках, в том числе и о И. Сталине .

Капитуляция Радека перед Сталиным, а в особенности предательство Блюмкина, о котором стало известно в кругах оппозиции, морально сломили его. Свой полемический и остросатирический талант Радек обратил против бывших соратников, а его восхваления Сталина («Зодчий социалистического общества», Москва, 1934), выделявшиеся пафосом даже на общем фоне славословий вождю, по определению И. Нусинова , «поднимаются до эпоса революции».

В 1935 г. Радек вошел в состав Конституционной комиссии ЦИК СССР и совместно с Н. Бухариным написал проект так называемой Сталинской конституции (1936). В августе 1936 г., во время первого из показательных процессов, Радек с гневом призывал к суровому наказанию Г. Зиновьева и Л. Каменева . В октябре 1936 г. Радек был арестован, долгое время не давал нужных властям показаний, но затем, по некоторым сведениям, после встречи со Сталиным, который взамен на обещание сохранить жизнь потребовал от Радека оговорить себя и других (в том числе и находившегося на свободе друга Радека - редактора «Известий» Н. Бухарина), согласился сотрудничать со следствием. На сфабрикованном процессе «Параллельного антисоветского троцкистского центра» (январь 1937 г.) Радек, со свойственным ему красноречием, играл основную роль (признав себя «коварным лжецом», он в то же время указал, что судебное дело базируется исключительно на его собственных показаниях). Из 17 подсудимых 13 были приговорены к расстрелу, двоих позже расстреляли по заочно вынесенному приговору, а Радека и Г. Сокольникова , приговоренных к десяти годам тюрьмы, 19 мая 1939 г. (явно по приказу начальства) насмерть забили уголовники. В 1988 г. Радек был реабилитирован Верховным Судом СССР.

Хотя сам Радек был совершенно безразличен к еврейству, для многих современников (принадлежавших часто к противоположным политическим лагерям) он из-за своего участия в различных европейских партиях, преданности идее мировой революции, а также благодаря своей внешности, соответствовавшей карикатурному стереотипу еврея, был олицетворением космополитического «иудеокоммуниста».

Радек - автор ряда работ по истории коммунистического и рабочего движения, тактике и стратегии революционной борьбы, а также художественно-мемуарных «Портретов и памфлетов» (М.-Л., 1927; доп. изд. тт. 1–2 - 1933; переиздания 1934 и 1935).

На открытом процессе по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра» в 1937 году Карл Радек, под пытками оговоривший своих подельников, подписавший все абсурдные обвинения, которые против него выдвигались, заявил, что не следователь пытал его, а он пытал следователя, умоляя признать себя негодяем и предателем. Это была последняя из известных его шуток, должно быть, самая мрачная. Вряд ли она помогла отсрочке смертного приговора, но сама способность шутить в подобной ситуации выдает удивительный характер Радека, а также наводит на мысли о еврейского юмора.

Заполняя в тюрьме анкету, Радек на вопрос, чем он занимался до революции, написал: «Сидел и ждал». Следующим шел вопрос: «Чем занимались после революции?». Ответом было: «Дождался и сел». Хорошо известен и другой каламбур Радека о том, возможна ли в Советской России двухпартийная система. На этот вопрос он отвечал положительно, но при условии, что одна партия будет у власти, а другая за решеткой.

Сам он, однако, верно служил той, что на коне, с находчивостью и остроумием скорее акциониста, чем серьезного политика. Гипертрофированно еврейский, Радек как будто вышел из антисемитских карикатур. Беспринципный, циничный, насмешливый, крупный игрок в политических расстановках 1920−1930-х годов, именно игрок, актер, с извечным принципом «show must go on ».

Родившийся на окраине Австро-Венгерской империи, во Львове, он провел юность в Европе и никогда не чувствовал себя дома в Советском Союзе, всегда оставался здесь иностранцем и, как всякий иностранец, имел несколько иную оптику, позволяющую ясно видеть абсурд происходящего, который, правда, он отчасти сам и конструировал. Что отнюдь не мешало, а скорее способствовало его иронии.

Ему припомнили иностранное происхождение, как и всякому не своему. «Что представляет собой Радек? Радек - это человек без роду, без племени, без корня. Это порождение задворок Второго интернационала, заграничных кафе, вечный фланер, перелетчик туда и сюда. Русский рабочий класс, пришедший к власти, пытался его переделать, но Радек предпочел гнить заживо…» — А. Фадеев в этой речи 1937 года уловил, кажется, что-то важное.

И. Сельвинский писал о Радеке:

Которые «слева», которые «справа» -
Одна уголовная радуга,
Но даже бандита можно исправить,
Ну, а попробуй Радека.
Вот он, игравший ни мало ни много
Идеями, жизнями, пушками,
В черных бакенах - не без намека -
Загримированный Пушкиным...

Интересно, однако, что бакенбарды Радек отпустил не в честь Пушкина, а вслед за своим любимым поэтом — Мицкевичем.

Книга, о которой сегодня пойдет речь, хорошо известна. Это «Портреты и памфлеты». Она вышла несколькими изданиями в 1933−1934 годах. Второй тираж был десять тысяч, при этом сейчас от него с трудом сыщется и несколько экземпляров. Все, созданное Радеком, было уничтожено. Его книги, найденные при обыске, тянули едва ли не на расстрел. Евгения Гинзбург в «Крутом маршруте» рассказывает, как она сожгла перед арестом именно «Портреты и памфлеты», наряду с сочинениями Бухарина, Фридлянда и даже книжкой Сталина «Об оппозиции», которая к 1937 году тоже перестала быть кошерной.

Автор бесчисленного количества анекдотов и человек явно веселый, писал Карл Бернгардович ужасно скучно. Буквально с трудом можно продраться сквозь эти железобетонные штампы. Но продравшимся, в качестве бонуса, почти во всякой статье автора открывается второе дно.

Самый известный «портрет» или «памфлет» посвящен Сталину. Статья «Зодчий социалистического общества», впервые опубликованная 1 января 1934 года в «Правде», впоследствии вошла в сборник 1934 года. До сих пор исследователи спорят, была ли явно гипертрофированная риторика этого сочинения хвалебной или издевательской. И это очень характерно для Радека - сквозь советский однообразный стиль, призванный, видимо, усыпить читателя, проглядывает шут и трикстер.

В статье «Выше знамя социалистической культуры» Радек описывает сожжение нацистами книг на площади у Берлинского университета. Вот, казалось бы, вполне невинное и совершенно идеологически выверенное сочинение. На первый взгляд, Радек однозначно осуждает происходящее, сокрушается вместе с каменными памятниками Фихте и Гумбольдту, которые с ужасом взирают на разгул чернорубашечников. Но вдруг в статье встречается совершенно неожиданная фраза: «Они сжигают те слабые ростки буржуазно-демократической культуры, которые начались в германской литературе в бабье лето веймарского периода». Надо ли говорить, что слова «буржуазно-демократическая культура» для Радека даже не ругательные, это собственно то, с чем он всю жизнь боролся.

Известно о симпатиях Радека к национал-социалистам, а также о его переговорах с правительством Гитлера, подготавливающим пакт Молотова - Риббентропа. Абсурдно, но этого еврея, возможно одного из немногих, советские следователи обвиняли в сотрудничестве с фашистами не зря. Конечно, Радеком двигала отнюдь не какая-то особая любовь к Гитлеру, а желание и дальше играть на поле перманентной революции . Но, по меткому выражению Троцкого, ее голову уже перевесил «свинцовый зад бюрократии», и повсюду наступала такая стабильность , которая совершенно не нуждалась ни в чьих шутках.

Среди книг, подвергшихся аутодафе на площади перед Берлинским университетом, Радек упоминает сочинения З. Фрейда, который, среди прочего, писал, что юмор — это высший защитный механизм, позволяющий преобразовать аффект в удовольствие. Спешите воспользоваться.

Заполняя в тюрьме анкету, Радек на вопрос, чем он занимался до революции, написал: «Сидел и ждал». Следующим шел вопрос: «Чем занимались после революции?». Ответом было: «Дождался и сел». Хорошо известен и другой каламбур Радека о том, возможна ли в Советской России двухпартийная система. На этот вопрос он отвечал положительно, но при условии, что одна партия будет у власти, а другая за решеткой.

Сейчас это имя почти забыто, о нем мало кто помнит. Но было время, когда его знал каждый в СССР и очень многие за его пределами. Видный советский политик, деятель международного социал-демократического и коммунистического движения. Ну а то, что он был самым сильным, самым талантливым журналистом и публицистом не только советской, но и мировой коммунистической печати, в этом никто не сомневался.

Известный советский художник Борис Ефимов неоднократно встречался с Радеком и оставил воспоминания о нем, составив что-то вроде его политического портрета: "Был ли Карл Радек хорошим человеком? Не знаю. Но что это был человек заметный, незаурядный, одаренный, у меня сомнений нет. В моем представлении Карл Радек - это типичная яркая фигура деятеля международного авантюрного толка, приверженца космополитизма, который воспринимается часто как интернационализм. Я убежден, что Радек не верил ни в Бога, ни в черта, ни в Маркса, ни в мировую революцию, ни в светлое коммунистическое будущее. Думаю, что он примкнул к международному революционному движению лишь потому что оно давало ему широкий простор для его врожденных качеств бунтаря, искателя острых впечатлений и авантюрных устремлений. И он появляется, скажем, в Баку на съезде народов Востока, где темпераментно призывает к борьбе против английского империализма, появляется в Берлине, где агитирует против правительства Веймарской республики. На Женевской конференции по разоружению он выступает как один из руководителей советской делегации, бесцеремонно оттесняя главу делегации Максима Литвинова. Еще до того он становится секретарем исполкома Коммунистического Интернационала - этого сложнейшего конгломерата десятков компартий мира. Он много пишет, выступает с докладами. Однако наступают сложные времена. И Радек совершает первый крупный просчет: он примыкает к Троцкому в его конфронтации против Сталина. И будучи мастером острого, меткого слова, каламбура, язвительной шутки, направляет стрелы своего остроумия против Сталина. Его остроты ходят из уст в уста.

Вспоминается, например, такой анекдот. Сталин спрашивает у Радека: "Как мне избавиться от клопов?" Радек отвечает "А вы организуйте из них колхоз, они сами разбегутся".

Или "Со Сталиным трудно спорить, - я ему цитату Ленина, а он мне ссылку".

Почуяв, что в борьбе побеждает Сталин, Карл Бернгардович быстро перестроился. Он уже уважительно именует Сталина руководителем партии. Это еще не вождь и учитель, но близко к тому. А вышедшая к 50-летию Сталина книга Радека полна пылких славословий, как например, Великий архитектор социализма.

Великий циник и острослов, автор каламбуров и анекдотов, Радек был широко популярен. Я видел его на одном празднестве на Красной площади. Он поднимался на трибуну для гостей, держа за руку маленькую дочку, а кругом слышалось: - Смотрите, смотрите! Карл Радек идет. Карл Радек".

Воспоминания Бориса Ефимова дают возможность читателю получить первое представление о герое нашей публикации. А теперь расскажем о нем немного подробнее.

* * *

Карл Бернгардович Радек (настоящая фамилия его - Собельсон) родился в октябре 1886 года в городе Лемберге (тогда это была территория Австро-Венгрии, теперь Львов в Украине) в еврейской семье. Скажем сразу, Радек от еврейства никогда не отказывался, но особого интереса к нему не проявлял. Родители его были учителями.

Карлу было пять лет, когда он потерял отца и все заботы о семье легли на хрупкие плечи матери. С юных лет примкнул к революционному движению. За участие в нелегальном кружке был исключен из гимназии. В 1902 году сдал экстерном за гимназический курс. Окончил исторический факультет Краковского университета. Учился в Бернском и Лейпцигском университетах.

С 1902 года Радек - член Польской социалистической партии (ППС), с 1903 г. - член РСДРП, с 1904 г. он в партии "Социал-демократы Королевства Польского и Литвы", входившей в состав РСДРП. В 1903-1917 гг. сотрудничал в польской, германской, русской, швейцарской коммунистической прессе. Участник революции 1905 г. (в Варшаве). С 1908 года примыкал к левому крылу Германской социал-демократической партии, но после ссоры с Розой Люксембург исключен из партии. Во время Первой мировой войны сблизился с В.И.Лениным. После Февральской революции Радек - член Заграничного представительства РСДРП в Стокгольме. Он был одним из организаторов переезда Ленина и его соратников из Швейцарии в Россию через Германию в запломбированном вагоне. Некоторые историки считают, что Радек был главным переговорщиком по этому вопросу с германским Генштабом.

Карл Радек вместе с Я.С.Ганецким организовали зарубежные коммунистические пропагандистские издания "Корреспонденция "Правды" и "Вестник Русской революции".

После Октябрьской революции приезжает в Петроград. В ноябре 1917 года назначается заведующим отделом внешних сношений Всероссийского центрального исполнительного комитета Советов - ВЦИК (тогда высшего государственного органа). С декабря того же года входит в состав советской делегации, которая вела переговоры о мире с германской делегацией в Брест-Литовске. Выступал против заключения мира на условиях, выдвинутых германской стороной. Был одним из лидеров "левых коммунистов", выступивших против заключения Брестского мира с Германией. В.И.Ленин в письме Радеку выразил несогласие с его позицией.

В ноябре 1918 года в Германии в произошла революция, кайзер Вильгельм Второй был свергнут. Карла Радека срочно командировали в Берлин, и в том же месяце он нелегально прибыл туда. Он принял деятельное участие в подготовке Первого съезда немецких коммунистов. Однако последующие события не оправдали надежды Ленина и других советских лидеров. В феврале 1919 года Радек был арестован и очутился в тюрьме Моабит. Просидел там не очень долго и возвратился в Россию. В 1920 году по предложению Ленина был избран в ЦК партии, в состав которого входил до 1924 года. Одновременно был секретарем и членом исполкома Коммунистического Интернационала. Активно сотрудничал в центральных газетах - "Правде", "Известиях" и др. Был символом заказной журналистики, стал главным комментатором зарубежных событий и почти официально считался лучшим коммунистическим журналистом мира. (См. К.А.Залесский. "Империя Сталина", М, "Вече", 2000).

В декабре 1922 года представлял СССР на Международном конгрессе мира в Гааге. Некоторое время Радек возглавлял Коммунистический университет имени Сунь Ятсена, готовивший партийные кадры для стран Дальнего Востока.

Карл Бернгардович и в самом деле не был обделен способностями. При необходимости он мог извлечь из памяти массу сведений о любой стране, партии, событии или политическом деятеле. Он считался выдающимся специалистом в области международных отношений, и члены Политбюро часто пользовались его консультациями по вопросам внешней политики. Известен, например, такой факт. В 1919 году Радек предостерегал Ленина от похода на Польшу. Он предсказывал: в случае нападения советской России весь польский народ, не исключая рабочих, поднимется на защиту своего отечества и Красная армия потерпит поражение. Прогноз Радека оказался верным и Ленин позднее признавал, что Политбюро допустило ошибку, не прислушавшись к анализу ситуации, данному Радеком.

В1923 году в Германии произошли революционные выступления рабочих. В некоторых местах, например, в Гамбурге дело дошло до вооруженной борьбы. И снова Радека срочно командируют в Германию. И опять надежды Москвы и Коминтерна не оправдались. И звезда Карла Бернгардовича закатилась. Всю вину за неудачи германской революции 1923 года взвалили на него одного. Обвинили, что не помог, не подсказал, не направил и т.д. Его вывели из исполкома Коминтерна и из ЦК РКП(б). В том же 1923 году в развернувшейся острой борьбе Сталина с Троцким Радек поставил "не на ту лошадь" - поддержал Троцкого.

Карл Бернгардович обладал тонким чувством юмора. Он сочинил множество советских и антисоветских анекдотов. Ворошилов как-то обвинил Радека в том, что тот плетется в хвосте Льва Троцкого. Радек ответил эпиграммой "Уж лучше быть хвостом у Льва, чем задницей у Сталина".

После разгрома оппозиции Радек был в 1927 году исключен из партии и решением коллегии ОГПУ отправлен на 4 года в сибирскую ссылку. Оттуда он чуть ли не каждый день посылал письма и заявления с осуждением сталинской политики. Он призывал оппозиционеров держаться твердо. Когда Зиновьев и Каменев капитулировали перед Сталиным, Радек был возмущен. Он писал (в 1928 году):

"Они отреклись. Невозможно служить рабочему классу, исповедуя ложь. Те, кто остался, должны сказать правду".

Но самому Карлу Бернгардовичу недолго довелось "говорить правду". Проведя в Сибири полтора года и сообразив, что его ссылка может стать вообще бесконечной, Радек решил переметнуться в сталинский лагерь. С этого времени поставил свое перо на службу генсеку, старался войти к нему в доверие. Он стал поливать Троцкого грязью, обвинял во всех смертных грехах, клеймил его как изменника делу революции и отступника от коммунизма. Вплоть до судебного процесса 1937 года Радек оставался верным сталинским приспешником в организации клеветнической кампании против Троцкого.

В мае 1929 года Радек был освобожден из ссылки и возвратился в Москву. В том же году чекист-оперативник Яков Блюмкин, резидент советской разведки, встретился в Константинополе с Троцким, только что высланным из СССР, и последний передал ему письмо для Радека. Письма Радек не получил. Но сам факт стал известен ОГПУ и, конечно, Сталину. Блюмкин был обвинен в предательстве и приговорен к расстрелу. Это был первый случай, когда за контакты с оппозицией применили смертную казнь.

Но это было только начало. Летом 1929 года Радек вместе с Е.А.Преображенским и И.Т.Смилгой направил в ЦК письмо, где заявил "об идейном и организационном разрыве с троцкизмом", долго публично "каялся" в печати. В январе 1930 г. был восстановлен в ВКП(б). Продолжил сотрудничество в газетах "Правда" и "Известия".

Карл Радек и в самом деле - блестящий публицист. Его перу принадлежит ряд работ по вопросам международной политики, среди которых "Пять лет Коминтерна" (в двух томах), "Германская революция (3 тома) и др.

В 1934 году вышел второй том последнего издания сочинений Радека. Том открывался очерком "Зодчий социалистического общества". Это был безудержный панегирик Сталину.

Вместе с Бухариным Радек принял участие в составлении проекта "сталинской Конституции" 1936 года. Писатель Анатолий Рыбаков отмечал: "Ни Бухарину, ни Радеку Сталин не верил, хотя использовал их в 1934-1936 годах на полную катушку".

В августе 1936 года проходил судебный процесс по делу Зиновьева, Каменева и др. 21 августа в "Известиях" публикуется статья Радека, где он называет подсудимых "фашистской бандой", "мразью", и требует расстрелять их.

В сентябре 1936 года сотрудники НКВД пришли за Радеком. Находясь под арестом, Радек написал Сталину большое письмо, в котором заверял "вождя народов" в его полной невиновности. Но Сталин посчитал это письмо лживым, поскольку Радек на следующий день "сознался" в приписываемым ему "грехах". Говоря о "неискренности" Радека, Сталин с явным удовольствием рассказывал об этом писателю Лиону Фейхтвангеру во время их встречи в 1937 году. (См. Л.Фейхтвангер, Москва 1937).

Радека судили по делу "Параллельного антисоветского троцкистского центра". Судебный процесс проходил в январе 1937 года. После ареста Радек некоторое время держался, отрицал все обвинения. Однако пыток не выдержал и стал подписывать все, что подсовывали следователи. На суде он признал все. И то, что был агентом немецкой и японской разведки, и то, что готовил убийство Сталина, и что договорился с Троцким отдать Украину немцам и реставрировать капитализм. В ходе следствия дал согласие выступить с разоблачениями и показаниями против кого угодно. Стал центральной фигурой процесса, давал очень подробные показания о своей "заговорщицкой" деятельности. В последнем слове Радек сказал: - Я борюсь не за свою честь, я ее потерял, я борюсь за признание правдой тех показаний, которые я дал.

Бывший заместитель министра внутренних дел СССР Фриновский показал, что следователи НКВД, которые вели следствие по делу так называемого "параллельного антисоветского троцкистского центра", начинали допросы с применения физических мер воздействия, которые продолжались до тех пор, пока подследственные не соглашались на дачу навязанных им показаний. В кабинетах тех же следователей разрабатывались подробные сценарии поведения обвиняемых на суде. Справедливость требует отметить, что показания с признанием своей вины Радек дал только через два месяца и 18 дней после ареста.

Сохранилось свидетельство встречи Радека с прокурором Вышинским перед процессом. Карл Бернгардович зачитал написанный им проект "Последнего слова подсудимого"

И это все? - спросил Вышинский. - Не годится. Переделать, все переделать! Потрудитесь признать то и то, осудить то-то и то-то.

И Радек выполнил все требования Вышинского. (См. "Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов", М., Политиздат, 1991).

Из семнадцати обвиняемых на процессе по делу "Параллельного троцкистского антисоветского центра" тринадцать были приговорены к расстрелу, четверо, в том числе Радек, к 10 годам тюрьмы. Почему Сталин сохранил Радеку жизнь? Возможно, учли его "хорошее поведение" (выполнил и даже перевыполнил все требования следователей). Может быть, "вождь" решил, что Радек "в хозяйстве" еще пригодится. Ответа на этот вопрос никто не знает.

При расследовании обстоятельств гибели Карла Радека, проведенного в 1956-1961 г.г. ЦК КПСС и КГБ СССР, бывшие оперуполномоченные НКВД Федотов и Матусов показали, что это убийство (как и Г.Сокольникова два дня спустя) было организовано под руководством старшего оперуполномоченного НКВД Кубаткина. Тот выполнял указания Берия и Кобулова. Ну а то, что в данном случае распоряжение о ликвидации заключенных исходило от Сталина, сомневаться не приходится. Вот такая цепочка. Распоряжение об убийстве дал "вождь советского народа" - выполнил его простой уголовник, которого, на всякий случай, объявили троцкистом.

Вот так завершился жизненный путь Карла Радека. Он был реабилитирован в июле 1988 года. Пленум Верховного суда СССР признал несостоятельными обвинения Ю.Пятакова, Г.Сокольникова и К.Радека в создании так называемого "параллельного антисоветского троцкистского центра", якобы ставившего своей задачей свержение советской власти в СССР, а также обвинения всех осужденных по этому делу в проведении шпионской, террористической и диверсионной деятельности.

Лидеры и идеологи коммунистов обещали осчастливить все человечество. Радек и многие другие функционеры Компартии и Коминтерна не смогли добыть немножко человеческого счастья даже для самих себя.


Скачать книгу - http://dfiles.eu/files/pa6fu5yh3

КТО ТАКОЙ КАРЛ РАДЕК?

Борис Ефимов

На этот вопрос я предвижу два возможных ответа: - Не знаю. Не помню.

Что-то слышал. Но стоит ли вспоминать?

Мне кажется, если мы хотим знать свое прошлое, если нам не безразлична наша история, мы должны знать и вспоминать людей, оставивших в этой истории свой след. Знать не только "хороших и разных", но и просто разных. Даже, если они были не совсем хорошие.

Был ли Карл Радек хорошим человеком? Не знаю. Но что это был человек заметный, незаурядный, одаренный, у меня нет сомнения. В моем представлении Карл Радек - это типичная яркая фигура деятеля международного авантюрного толка, приверженца космополитизма, воспринимаемого часто как интернационализм. Я убежден, что Радек не верил ни в Б-га, ни в черта, ни в Маркса, ни в мировую революцию, ни в светлое коммунистическое будущее. Думаю, что он примкнул к международному революционному движению лишь потому, что оно давало ему широкий простор для его врожденных качеств бунтаря, искателя острых впечатлений и авантюрных устремлений. И он появляется, скажем, в Баку на съезде народов Востока, где темпераментно призывает к борьбе против английского капитализма, появляется в Берлине, где агитирует против правительства Веймарской республики и, как ни странно, энергично поддерживает нарождающееся национал-социалистическое движение, возглавляемое Гитлером. В Женеве, на конференции по разоружению, он выступает как один из руководителей советской делегации, довольно бесцеремонно оттесняя главу делегации Максима Литвинова. Еще до того он становится генеральным секретарем Третьего Коммунистического Интернационала - этого сложнейшего конгломерата десятков коммунистических партий мира. Он много пишет, выступает с докладами.

Однако наступают сложные времена. И Радек совершает первый крупный просчет: он примыкает к Троцкому в его конфронтации против Сталина. И, будучи мастером острого, меткого слова, каламбура, язвительной шутки, направляет стрелы своего остроумия против Сталина. Его остроты ходят из уст в уста. Вспоминается, например, такой анекдот. Сталин спрашивает у Радека: "Как мне избавиться от клопов?" Радек отвечает: "А вы организуйте из них колхоз. Они сами разбегутся". Или: "Со Сталиным трудно спорить - я ему цитату из Ленина, а он мне - ссылку". Генерального секретаря партии он именует не иначе, как "усач", "тифлис", "коробочка". Достается и Ворошилову, который на каком-то собрании назвал Радека прихвостнем Троцкого. Радек ответил эпиграммой:

Эх, Клим, пустая голова!

Мысли в кучу свалены.

Лучше быть хвостом у Льва,

Чем ж...ю у Сталина.

Почуяв, что в борьбе побеждает Сталин, Карл Бернгардович мгновенно перестроился. На заседании редколлегии "Известий" он уже уважительно именует Сталина "руководитель партии". Это еще не "Вождь" и "Учитель", но близко к тому. А вышедшая к пятидесятилетию Сталина книга Радека полна пылких славословий, как например, "Великий Архитектор социализма" и других не менее красочных. Тем не менее он уже не обладает прежним размахом деятельности, и ему приходится довольствоваться гораздо более скромным положением члена редколлегии и политического обозревателя "Известий". И я часто встречаюсь с ним в редакции. Ко мне он относился в общем благосклонно, иногда похваливал мои карикатуры, но однажды я вызвал его неудовольствие. Как-то на обсуждении вышедшего номера меня дернуло сделать замечание по поводу его международного обзора.

Карл Бернгардович, - сказал я. - В вашем обзоре упоминается "Данцигский коридор". А при чем тут Данциг? Не правильнее ли сказать "Польский коридор"? Ведь это польская территория, отделяющая Восточную Пруссию от остальной Германии.

Радек посмотрел на меня иронически.

- "Данцигский коридор" - это общепринятый международный термин. Теперь придется всех оповестить, что этот термин не устраивает нашего карикатуриста Бориса Ефимова.

Все рассмеялись, а я, сконфуженный, прикусил язык.

Веселый циник и острослов, автор каламбуров и анекдотов, в том числе и тех, которые он не сочинял, Радек был широко популярен. Я видел его на одном из празднеств на Красной площади, он поднимался на трибуну для гостей, держа за руку маленькую дочку, и кругом слышалось:

Смотрите, смотрите! Карл Радек идет. Карл Радек!..

Возможно, и Сталина забавляли шутки и остроты Радека, но не в характере Хозяина было забывать и прощать колкости по своему адресу. В этом отношении "запоминающее устройство" в его мозгу работало безукоризненно, и когда начались репрессии 30-х годов, Радеку припомнилась его близость к Троцкому.

Арест. Тюрьма. Следствие. И открытый показательный процесс, на котором Радек является одной из центральных фигур, одновременно обвиняемым и свидетелем обвинения, показания которого "топят" всех остальных обвиняемых.

Радек остается Радеком и на скамье подсудимых. Присутствовавшие на процессе иностранные корреспонденты не упустили в своих сообщениях описание Радеком подробностей допросов, которым он подвергался во время следствия.

Вопреки всяким россказням, не следователь меня пытал на допросах, а я пытал следователя. И я его совершенно замучил своими объяснениями и рассуждениями, пока не согласился признать свою контрреволюционную, изменническую деятельность, свои преступления перед партией и народом.

Разве нельзя предположить, что такая способность сохранять чувство юмора шутить в столь нешуточной ситуации могли понравиться даже отнюдь не мягкосердечному Хозяину? И, может быть, отвести от него смертный приговор. Как показало будущее, этого не произошло...

Лион Фейхтвангер, присутствовавший н

а процессе, рассказывая о нем в своей книге "Москва 1937", делится своим наблюдением. При оглашении приговора перечислялись фамилии подсудимых с прибавлением роковых слов: "Приговорить к расстрелу... Приговорить к расстрелу... К расстрелу... расстрелу". Прозвучало: "Радека Карла Бернгардовича - к десяти годам тюремного заключения". По свидетельству Фейхтвангера, Радек как бы удивленно пожал плечами и, оглянувшись на соседей по скамье подсудимых, "удивленно" развел руками. Этим он как бы говорил:

Странно. Сам не понимаю, в чем дело...

Как рассказывала Мария Остех, немецкая журналистка, в качестве переводчицы сопровождавшая Фейхтвангера, когда осужденных выводили из зала, Радек обернулся к публике и, увидев Фейхтвангера, помахал ему рукой, что было одновременно и приветственным, и прощальным жестом. Журналистка назвала его по-немецки "винке-винке", что примерно соответствует русскому "пока-пока".

Когда, где и при каких обстоятельствах оборвалась жизнь Карла Радека, я не знаю.

Как-то Радек увидел мой дружеский шарж на него, напечатанный в газете "Красная Звезда". Смеясь, он сказал мне со своим легким польским акцентом:

О, я у вас совсем не так страшный.

Я и не думал изображать вас страшным, Карл Бернгардович, - ответил я.

И, действительно, Карл Радек был совсем "не так страшный", страшным было время, в котором ему суждено было погибнуть.

Дочь Карла Радека Софья Радек: "Мы сами позволили Сталину распоряжаться нашими судьбами"

Ниже размещена беседа журналиста Феликса Медведева с дочерью видного советского политического деятеля Карла Радека (1885-1939), убитого по приказу Сталина, - Софьей Карловной Радек (1919-1994). Беседа состоялась в 1988 году. Текст приводится из книги Ф. Медведева "Мои великие старухи" (2011).

…Характер у Софьи Карловны Радек нелегкий. Завязан круто, жестко, своенравно. Такого в жизни навидалась, вытерпела, что на мякине ее не проведешь.


В первый наш разговор весной 1988 года она и по перестройке «пальнула». Правда, к тому времени еще не был реабилитирован ее отец Карл Радек, и она имела к перестройке личные претензии. А после сообщения о реабилитации сказала: «Да, конечно, это радостное событие, но ведь это надо было сделать тридцать лет назад».

А тут еще эта история с компенсацией. Положено так положено. Зачем унижать уже униженных и оскорбленных? От политических речей ей скучно. «Хватит, – говорит, – отец с матерью предостаточно политикой назанимались». Предпочитает лирику. Много стихов знает наизусть. Запомнила еще с лагеря. Переписанная ее рукой книжечка стихов Агнивцева навечно пригвоздила эпоху к позорному столбу штампом: «Проверено цензурой». А иначе отобрали бы при освобождении. Показывает сочинения отца, его фотографии, газетные вырезки, еще не так давно этого ничего не было. Ведь все, что связано с именем Карла Радека, «заговорщика, шпиона всех разведок, наймита всех империалистов» и прочая, и прочая, и прочая, уничтожалось, преследовалось. Добрые и, надо сказать, смелые люди что-то сумели уберечь. Два тома сочинений Карла Радека «Портреты и памфлеты» подарила ей жена Горького Екатерина Пешкова, замечательный портрет отца работы Юрия Анненкова преподнесла Ирина Анатольевна Луначарская. Низко кланяюсь ей, что сохранила такую «крамолу», – говорит моя собеседница.

А вот книги о Радеке и издания его трудов в разных странах, вышедшие в последние годы. Да, было так: у нас полный мрак и запрет, в других странах – человек-легенда. В книге, изданной в ФРГ, говорится, что за голову Радека в свое время в Германии обещали огромную сумму. Значит, стоил того, просто так вознаграждения не выплачивают. В Англии вышла книга под названием «Последний интернационалист».

«Я привыкла к нищете и прекрасно с ней обхожусь»

…Маленькая квартирка на самой окраине Москвы на Зеленоградской улице. У Межирова в стихах сказано: «В крупноблочных и панельных разместили вас домах». Но она не жалуется: «Рядом электрички? Ну и фиг с ними. Зато малина прямо перед окном». Диван, стол, стул, кухня-пятиметровка заставлена вареньями, соленьями. Несколько полочек с книгами, журналы «Новый мир», «Знамя». В комнате ничего лишнего, тем более дорогого, почти нищета. Невесть какими путями (оказалось, подарок) залетела сюда толстенная в кожаном переплете с тиснением на корешке знаменитая старинная поваренная книга Елены Молоховец. «Форель в сметане… Рябчики запеченные… – уже даже не смешно», – ворчит Софья Карловна.

– В Доме на набережной больше не бываете?

– Нет, а что я там потеряла? Впрочем, потеряла много. Но имущество наше мне ведь не вернут. Все развеяно по свету. Управляющий домом оказался мародером, конфискованное он присваивал себе. Приговорили его к высшей мере за это, но началась война, и он попал в штрафбат. Может, и сейчас жив. А обеспеченность, богатство меня не волнуют. Я привыкла к нищете и прекрасно с ней обхожусь. К роскоши не приучили. Единственное огорчение – не хватает денег на книги, люблю читать.

– Сталина вы видели, общались с ним?

– Нет, не приходилось, хотя жили мы какое-то время в Кремле, по соседству. С сыном его Васькой училась в школе. Однажды даже тумаков ему надавала, девчонка я была драчливая. Отец мне говорил: «Сонька, не давай спуску никому, бей первая. Не жди, когда тебя ударят». Как-то позже Василий напомнил мне об этом, смеясь. Но ничего, обошлось.

– При вас арестовывали отца?

– Я была в Сочи, когда отец вызвал меня телеграммой, чувствуя, что его вот-вот возьмут. Звоню ему: «Что случилось, что-то с мамой?» – «Нет, ничего не случилось. Но срочно приезжай». В момент ареста отца меня не было дома. И он заявил, что не уйдет из квартиры, пока не простится с дочерью. Хоть стреляйте. И они ждали моего возвращения. Вернулась я поздно ночью, терпение непрошеных гостей уже, по-видимому, иссякало, и отца выводили. На прощание он успел мне сказать: «Что бы ты ни узнала, что бы ты ни услышала обо мне, знай, я ни в чем не виноват». Перед своим арестом отец собрал для меня деньги, пять тысяч, старыми, естественно, отдал моей тетке по матери, а она тут же отдала НКВД. Отца арестовали, жить не на что. Я говорю матери: «Давай продадим часть книг отца». А мать в ответ: «Ни в коем случае. Я не позволю, ведь библиотека уже конфискована, нельзя нарушать законы». И ничего не продала. А сейчас хоть одну бы книжечку с экслибрисом, с пометой отца. Где они все? Вот в какие игры играли с товарищем Сталиным.

– Вы, конечно, верили в невиновность отца?

– Когда я прочла в газетах всю белиберду об отце, поняла, что если даже в мелочах допущена ложь, то все остальное – чушь несусветная. Господи, как много было тогда наивных людей! И как удалось этому тирану надуть миллионы и миллионы, не могу понять?!

– И отец ваш был наивным?

– Конечно! И товарищи его. Ведь они считали, что если при Ленине можно было открыто дискутировать, убеждать друг друга в чем-то, то так будет всегда. А так потом никогда уже не было. Конечно, отец был наивным человеком. И он наивно надеялся, оговаривая себя, что спасает меня и маму.

– В чем обвинили отца?

– Мне дали прочесть стенограмму того процесса. Отца обвиняли чуть ли не в попытке реставрации капитализма. Отцу моему была нужна реставрация капитализма, члену партии с 1903 года, выходцу из нищей семьи? Мать была народной учительницей, но все равно беднота. Такой бред собачий я прочитала в этой стенограмме, такие неслыханные обвинения, в которых отец признал себя виновным, что, если думать об этом, кажется, можно сойти с ума. Кроме физических воздействий, на осужденных действовали методом запугивания. Мы, члены семей, были как бы заложниками у палачей. Вспоминаю такой эпизод. Отец совершенно не пил. Один-единственный раз в жизни видела я его нетрезвым. Он пытался открыть свою комнату и никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Возился и приговаривал: «Хозяину никого не жаль, а вот мне дочку жаль». Сами понимаете, что «хозяин» – это Сталин. Тот эпизод я запомнила на всю жизнь. Да, все мы, члены семей, были заложниками, ибо то, что арестованные наговаривали на себя или на кого-то, было результатом угроз расправиться с близкими.

– Вам известны какие-либо подробности об отце после его ареста?

– После процесса матери дали свидание. Мать была человеком замкнутым и, придя с Лубянки, только сообщила: Я ему сказала: «Как ты мог наговорить о себе такой ужас?» А он ответил: «Так было нужно». Вот и все. Еще он спросил: «А Сонька не хотела прийти?» Мать ответила: «Нет, не хотела».

– Почему же вы не пошли на свидание с отцом?

– Было обидно, что близкий мне человек мог так чудовищно оговорить себя. Тогда я не могла ему этого простить. Только став взрослым человеком, сама пройдя все круги ада, могу понять, что можно сделать с человеком в заключении.

– И сейчас вы прощаете отцу?

– Безусловно.

– А когда вы впервые почувствовали, что прощаете?

– Когда меня за шкирку взяли и выбросили из Москвы. После ссылки я, нарушив подписку о неприезде в Москву, приехала на несколько дней домой. Тут-то по доносу соседки меня и взяли. Моего наказания палачам показалось недостаточно, они меня упекли еще раз, и я отсидела семь лет из десяти. Мне на роду написано сидеть по тюрьмам да лагерям, потому что я родилась 15 февраля 1919 года, а в этот день моего отца арестовали в Германии. Так что мне надо сетовать только на свою судьбу.

– В чем вы конкретно обвинялись во второй раз?

– Якобы я кому-то заявила, что отомщу за родителей. Но как я могла отомстить за родителей? Как? Сейчас я думаю, что эту бешеную собаку, тирана усатого, нужно было кому-то пристрелить. Ведь все равно каждому, кто был с ним близок, грозила смерть. Какие мужественные люди были, решительные. Ходили с оружием. Хотя бы Тухачевский. И никто не решился порешить эту гадину. Даже Орджоникидзе, с его горячей кровью. Вот как Сталин сумел всех околдовать. А вообще, я считаю, что умными и решительными были только Томский и Гамарник. Они покончили с собой, потому что их тоже заставляли обливать себя и других помоями. Многие из окружения Сталина понимали, что их ждет. Помню, когда в газетах сообщили об убийстве Кирова, отец был невменяем, я его в таком состоянии никогда не видела, а мать произнесла вещие слова: «А вот теперь они расправятся со всеми, кто им не угоден». Так и случилось. Говорят иные: не Сталин виноват, а Берия, Ежов… Так не бывает, чтобы царь-батюшка был хорошим, а министры плохие.

– Что вы скажете о книге Радека «Портреты и памфлеты»? Она произвела на меня тягостное впечатление. Читать ее сегодня горько и обидно. Талантливейший человек, публицист, умница Карл Радек, извините меня, талантливо воспевал сталинский режим…

Эту книгу я в 1972 году с огромным для себя риском приобрел у одной женщины, дочери расстрелянного ГПУ «оппортуниста».

«…Мы уверены, что народные массы всех стран, угнетаемые и терроризируемые маленькими кучками эксплуататоров, поймут, что в России насилие употребляется только во имя святых интересов освобождения народных масс, что они не только поймут нас, но пойдут нашим путем.

…Нельзя высчитать на счетах „преступлений“ и благодеяний то, что представляет собой Советская власть, по той простой причине, что если считать капитализм злом, а стремление к социализму благом, то не может существовать злодеяний Советской власти. Это не значит, что при Советской власти не существует много злого и тяжелого. Не исчезла еще нищета, а то, что мы имеем, мы не всегда умеем правильно разделить. Приходится расстреливать людей, а это не может считать благом не только расстреливаемый, но и расстреливающие, которые считают это не благом, а только неизбежностью.

…Через десять лет удельный вес интеллигенции будет равен нулю. Начнет исчезать разница между умственным и физическим трудом. Новое крепкое поколение рабочих овладеет техникой, овладеет наукой. Оно, может быть, не так хорошо будет знать, как объяснился в любви Катулл коварной Лесбии, но зато оно будет хорошо знать, как бороться с природой, как строить человеческую жизнь.

…Есенин умер, ибо ему не для чего было жить. Он вышел из деревни, потерял с ней связь, но не пустил никаких корней в городе. Нельзя пускать корни в асфальт. А он в городе не знал ничего другого, кроме асфальта и кабака. Он пел, как поет птица. Связи с обществом у него не было, он пел не для него. Он пел потому, что ему хотелось радовать себя, ловить самок. И когда, наконец, это ему надоело, он перестал петь.

…Попробуйте изолировать ребят от таких событий, как процесс вредителей. Среди детей, которых я знаю, помилование вредителей вызывало целую бурю негодования. Как же это: предали страну, хотели обречь на голод рабочих и крестьян и не были расстреляны?»

– Софья Карловна, вам, наверное, это неприятно слышать, но согласитесь, что размышления Карла Бернгардовича из книги «Портреты и памфлеты» просто чудовищны. В какие времена, в какую эпоху, в какой стране детей призывали к жестокости и поощряли вызывать бурю негодования из-за того, что человека не лишают жизни? Как все это объяснить? Задачами «момента», ослеплением, трусостью или, как вы выразились, тем, что Сталин всех околдовал?

– К сожалению, все, что вы говорите, справедливо. И цитаты из отцовской книги весьма характерны не только, по-видимому, для его пера, его взглядов и позиций, но и для многих литераторов того времени. «Портреты и памфлеты» я не читала, когда они вышли. Не читала тогда, не буду читать и сейчас. Из-за этих статей я и с отцом ругалась. Я ведь говорила ему в глаза все, что думаю.

– Кстати, Софья Карловна, эта книга посвящена «Памяти незабвенного друга Ларисы Михайловны Рейснер». Это не случайно?

– Да, они очень дружили. Может быть, между ними было большое чувство. У меня до сих пор такая тоска по Ларисе Михайловне… Красивая она была женщина. Отец даже меня брал на свои свидания с Ларисой. Уезжая в ссылку, я хотела взять с собой портрет Рейснер, висевший над столом отца, но мать твердо сказала: «Это оставь».

– Какова судьба вашей матери?

– Она умерла в лагере.

– Когда вы обратились по поводу реабилитации отца?

– Долго не обращалась, считала, что бесполезно, бессмысленно. Только недавно и написала. Году в 57-м, когда реабилитировали меня и мать, я была на приеме у Микояна. Мне запомнилась сказанная им фраза: «Напрасно Карл не захотел жить». На это я ему ответила: «Анастас Иванович, а какой ценой?» И больше на эту тему разговора не было. Я, кстати, несколько раз обращалась с просьбой сообщить об обстоятельствах смерти отца. Мне ни разу не ответили. Во всех биографиях, опубликованных, к примеру, в Польше, говорится, что он умер в 1939 году, но не сообщается, при каких обстоятельствах. А теперь я знаю, что моего отца убил в лагере наемный убийца. Почему наемный? Потому что плохих отношений с людьми у отца быть не могло. Убил его наверняка человек, которому за это обещали свободу. Ужас, как я до сих пор не сошла с ума при воспоминаниях о бедном моем отце. Вопрос о его реабилитации стоял еще в 1957 году, но тогда не довели до конца. До справедливости. Тридцать лет ждали этого момента. Хотя я понимаю, что и сегодня сопротивление этому процессу железное. Не все хотят реабилитаций, справедливости, правды.

– Софья Карловна, расскажите подробнее о вашем отце. Ведь его биография, его работа, его человеческие качества для многих и многих – белый лист.

– Ну что сказать? Начну с конца. Этим летом я получила бумаги, в которых говорится о том, что решение коллегии ГПУ от б января 1928 года в отношении Карла Радека отменено и дело прекращено в связи с отсутствием в его действиях состава преступления. Карл Радек по данному делу реабилитирован посмертно. Реабилитирован он посмертно и по второму делу от 30 января 1937 года. До ареста 16 октября 1936 года мой отец был заведующим Бюро международной информации ЦК ВКП(б). Говорить об отце трудно, хотя я была ему, безусловно, близким по духу человеком. Никаких воспоминаний о нем я не писала. То, что я сейчас навспоминаю, пожалуй, мои первые «официальные» мемуары.

…Он не был резонером. Не морализаторствовал, но говорил очень важные для жизни вещи. Об уважении к человеческому труду: «Если ты осмелишься невежливо разговаривать с домработницей, можешь считать, что я тебе не отец, а ты мне не дочь». Говорил о том, что не надо входить в чужой монастырь со своим уставом, напоминал, что человек должен быть интернационалистом. Все это мне пригодилось потом. На этих заповедях я выросла. В эвакуации в Средней Азии, проживая в глухом ауле, в простой семье, я ни разу не позволила себе сделать хозяевам даже малейшего замечания. Хотя поводы, конечно, были. Я была благодарна казахам, которые делили со мной последний кусок хлеба. Отец считал, что ни национальность, ни вероисповедание не должны разделять людей. Ты веришь в Бога? Да повесь хоть свой собственный портрет и молись на него, считал он. А ведь тогда многие думали иначе: если человек верующий, то он уже почти враг народа. Лично я не верю ни в какого бога: ни в земного, ни во всевышнего, но считаю, что отец был прав. Главное отличие людей – хороший ты человек или дрянь. Вот и все.

Отец был веселым, жизнерадостным. Работая в «Известиях», печатаясь чуть ли не в каждом номере, он зарабатывал немало. Но в доме никогда не водилось лишних денег. Потому что всегда находились товарищи, которым надо было помочь. Особенно по линии Коминтерна. Вообще он никому не отказывал, если был нужен. В школе, где я училась, несмотря на занятость, выступал с докладами о международном положении. С каким приподнятым настроением он шел на эти встречи! Отец выходил во двор, и его окружали ребятишки. Мы жили в Доме на набережной. Стоило только отцу выйти во двор, как он забывал про свои доклады и забавлялся с детьми.

Очень любил животных. У нас в доме всегда водилась какая-то живность. Когда отца забрали, наша собачка Чертик долго не ела, и мы думали, что она сдохнет. Вот это протест так протест! Я бы сказала, что чрезмерная любовь отца портила меня. Но именно память об этой любви поддерживала меня всю жизнь. Это был человек, которому ничего не надо было для себя, кроме, пожалуй, одного: книг. Он очень много читал, библиотека его была огромна, тысяч двенадцать томов. Он читал на многих языках мира. Родным языком его был польский. Доклады свои и статьи он не писал, а диктовал стенографистке, ее звали Тося.

Мне кажется, что так, как работал отец, мало кто из журналистов сегодня умеет работать. Много общался с людьми. Часто работал ночами. Из-за этого я виделась с ним мало. Я уходила в школу, а он спал. Жили мы скромно, хотя вроде бы все было. Одевали нас всех одинаково. Пионерская форма состояла из сатиновой юбочки и ситцевой белой кофты. В школе я была хулиганка. В связи с этим помню один разговор с отцом. Прихожу как-то раз из школы, а он меня встречает и с порога: «Сонька, ты должна быть честной». – «А что я тебе соврала?» – «Так тебя, оказывается, из пионеров выгнали, почему ты мне ничего не сказала?» – «Папа, я тебе решила сказать все сразу: меня и из школы выгнали». – «За что?» – «За драку». – «Ну вот иди и сама устраивайся куда хочешь, я хлопотать за тебя не стану». И я пошла. Пришла в одну школу, директор спрашивает, почему я именно в эту школу хочу устроиться. «А здесь моя подруга учится». – «Кто же она?» – «Наташа Сиротенко». – «О, с нас достаточно Наташи Сиротенко, ее подруг нам не надо».

И выпроводил меня. Побрела я в другую школу, у Никитских ворот. Директор, помню его имя, Иван Кузьмич Новиков (он преподавал необязательный предмет «Газета») спрашивает: «Читаешь ты статьи Карла Радека?» – «Нет, не читаю», – отрезала я.

Отец мне никогда ничего не запрещал, и я читала все, что вздумается. Воспитывали меня по так называемому саксонскому методу. В тринадцать лет вручили ключи от квартиры и сказали, что я могу уходить, приходить, когда вздумается, и никто не имеет права спрашивать, куда я иду. И в мою комнату никто не имел права заходить без стука. Считаю, что система правильная.

Своим долгом отец считал таскать меня на всевозможные заседания. Так и «заседала» я с трехлетнего возраста то в Коминтерне, то на съездах разных. Побывала и на Первом съезде писателей СССР. Помню, вышел Алексей Максимович, открыл съезд, и говорил, между прочим, на мой взгляд, плохо. Я запомнила, что он почему-то расплакался.

По заданию Ленина отец бывал в Германии, там его «засекли» и посадили в тюрьму Моабит. Смешно, но он потом вспоминал об этом периоде по-доброму. Говорил, что мог изучать в тюрьме русский язык. Ведь по-русски он говорил очень смешно, с акцентом, коверкая фразы. Например: «За ничто на свете я этого не сделаю». Я говорю: «Папа, по-русски говорят: ни за что на свете». – Так я же так и говорю: «За ничто на свете».

Его часто приглашали на приемы, и надо было ходить в смокинге. А смокинга у отца не было. Даже черного костюма не имелось. Ему прощали как чудаку «неполноту» гардероба. В жизни, в быту у него были три слабости: книги, трубки и хороший табак. Из множества его трубок сохранилась только одна. Передала мне ее Мария Малиновская. Трубка побывала с новыми хозяевами в лагерях, но друзья отца, которые выклянчили эту трубку у него незадолго до ареста на память, сумели ее сохранить.

На валюту, которую выдавали ему при поездках за границу, он позволял себе покупать только трубки. Больше ничего. Остальное привозил и сдавал государству. Помню, как-то собирался в Женеву, и я попросила привезти мне рихтеровскую готовальню. Отец отрезал: «Обойдешься, буду я валюту тратить на твою готовальню, сходи в комиссионку и купи». Время, проведенное за любой игрой, считал потраченным даром. Мы с мамой играли в карты, а отец все возмущался, он не знал даже названия карт. Мама имела разряд по шахматам, и ей надо было поддерживать форму, играть, так отец в такие минуты иронизировал: «Сонька, мать-то опять в шахматы играет».

– А почему в стихотворении Александра Межирова, опубликованном в «Новом мире», говорится, что «Соня Радек бьет соседку»? И кто такая Таша Смилга?

– Я давно знакома с Александром Петровичем. Как-то вышло, что многие мои подруги, с которыми я была в местах не столь отдаленных, с ним дружны. Вот он и решил посвятить всем нам, а в особенности Галине Шапошниковой (кстати, невестке маршала Шапошникова) стихотворение. Таша Смилга – дочь одного из соратников Ленина Смилги. Что касается эпизода, описанного в стихотворении, то история такова. Когда я вернулась окончательно в Москву в 1961 году, жить мне было негде. Ждала, пока дадут вот эту квартиру, жила в комнатке. Соседка попалась сволочь, пьяница. Однажды говорит мне: «Ты одна, вражина, и я одна, буду хулиганить как мне вздумается, и ничего не докажешь». А я в ответ ее же оружием, меня голыми руками не возьмешь. Однажды, когда после очередного перепоя она стала выяснять со мной отношения, я надавала ей по морде. Она одна, и я одна. Вот так.

– В стихотворении есть и другие, более возвышенные строки: Слава комиссарам красным, Чей тернистый путь был прям…Слава дочкам их прекрасным, Их бессмертным матерям.

– Конечно, жизнь нас потрепала, но знаете, – это, наверное, звучит кощунственно – я считаю: наверное, правильно потрепала.

– Не понимаю…

– Скольких людей сломал этот тиран! И каких людей! Если уж жертвами оказались Тухачевский, Бухарин, Рыков, Радек, если они дали себя растоптать, то что взять с нас, бедных и сирых? Так вот, мы сами позволили Сталину распоряжаться нашими судьбами, сами отдали себя на его произвол. Вот почему я и считаю, что пенять-то нечего. Жаль только, что слишком поздно это поняли. Жизнь прошла.

"в хвосте у Льва"= зверушек много,
умом и хваткой послабей,
но всех сильнее-вышел Змей
с партийным погоняло- Коба...

Старшее поколение, к коему уже принадлежу сам, уже понаслышке знало это имя
а кто сам Ефимов(1900-2008) почти не было газет и журналов без его карикатур,
брат расстрелянного журналиста Кольцова- см. интернет.

ИЗ ИНТЕРНЕТА

КТО ТАКОЙ КАРЛ РАДЕК?

Борис Ефимов*

На этот вопрос я предвижу два возможных ответа: - Не знаю. Не помню.

Что-то слышал. Но стоит ли вспоминать?

Мне кажется, если мы хотим знать свое прошлое, если нам не безразлична наша история, мы должны знать и вспоминать людей, оставивших в этой истории свой след. Знать не только "хороших и разных", но и просто разных. Даже, если они были не совсем хорошие.

Был ли Карл Радек хорошим человеком? Не знаю. Но что это был человек заметный, незаурядный, одаренный, у меня нет сомнения. В моем представлении Карл Радек - это типичная яркая фигура деятеля международного авантюрного толка, приверженца космополитизма, воспринимаемого часто как интернационализм. Я убежден, что Радек не верил ни в Б-га, ни в черта, ни в Маркса, ни в мировую революцию, ни в светлое коммунистическое будущее. Думаю, что он примкнул к международному революционному движению лишь потому, что оно давало ему широкий простор для его врожденных качеств бунтаря, искателя острых впечатлений и авантюрных устремлений. И он появляется, скажем, в Баку на съезде народов Востока, где темпераментно призывает к борьбе против английского капитализма, появляется в Берлине, где агитирует против правительства Веймарской республики и, как ни странно, энергично поддерживает нарождающееся национал-социалистическое движение, возглавляемое Гитлером. В Женеве, на конференции по разоружению, он выступает как один из руководителей советской делегации, довольно бесцеремонно оттесняя главу делегации Максима Литвинова. Еще до того он становится генеральным секретарем Третьего Коммунистического Интернационала - этого сложнейшего конгломерата десятков коммунистических партий мира. Он много пишет, выступает с докладами.

Однако наступают сложные времена. И Радек совершает первый крупный просчет: он примыкает к Троцкому в его конфронтации против Сталина. И, будучи мастером острого, меткого слова, каламбура, язвительной шутки, направляет стрелы своего остроумия против Сталина. Его остроты ходят из уст в уста. Вспоминается, например, такой анекдот. Сталин спрашивает у Радека: "Как мне избавиться от клопов?" Радек отвечает: "А вы организуйте из них колхоз. Они сами разбегутся". Или: "Со Сталиным трудно спорить - я ему цитату из Ленина, а он мне - ссылку". Генерального секретаря партии он именует не иначе, как "усач", "тифлис", "коробочка". Достается и Ворошилову, который на каком-то собрании назвал Радека прихвостнем Троцкого. Радек ответил эпиграммой:

Эх, Клим, пустая голова!

Мысли в кучу свалены.

Лучше быть хвостом у Льва,

Чем ж...ю у Сталина.

Почуяв, что в борьбе побеждает Сталин, Карл Бернгардович мгновенно перестроился. На заседании редколлегии "Известий" он уже уважительно именует Сталина "руководитель партии". Это еще не "Вождь" и "Учитель", но близко к тому. А вышедшая к пятидесятилетию Сталина книга Радека полна пылких славословий, как например, "Великий Архитектор социализма" и других не менее красочных. Тем не менее он уже не обладает прежним размахом деятельности, и ему приходится довольствоваться гораздо более скромным положением члена редколлегии и политического обозревателя "Известий". И я часто встречаюсь с ним в редакции. Ко мне он относился в общем благосклонно, иногда похваливал мои карикатуры, но однажды я вызвал его неудовольствие. Как-то на обсуждении вышедшего номера меня дернуло сделать замечание по поводу его международного обзора.

Карл Бернгардович, - сказал я. - В вашем обзоре упоминается "Данцигский коридор". А при чем тут Данциг? Не правильнее ли сказать "Польский коридор"? Ведь это польская территория, отделяющая Восточную Пруссию от остальной Германии.

Радек посмотрел на меня иронически.

- "Данцигский коридор" - это общепринятый международный термин. Теперь придется всех оповестить, что этот термин не устраивает нашего карикатуриста Бориса Ефимова.

Все рассмеялись, а я, сконфуженный, прикусил язык.

Веселый циник и острослов, автор каламбуров и анекдотов, в том числе и тех, которые он не сочинял, Радек был широко популярен. Я видел его на одном из празднеств на Красной площади, он поднимался на трибуну для гостей, держа за руку маленькую дочку, и кругом слышалось:

Смотрите, смотрите! Карл Радек идет. Карл Радек!..

Возможно, и Сталина забавляли шутки и остроты Радека, но не в характере Хозяина было забывать и прощать колкости по своему адресу. В этом отношении "запоминающее устройство" в его мозгу работало безукоризненно, и когда начались репрессии 30-х годов, Радеку припомнилась его близость к Троцкому.

Арест. Тюрьма. Следствие. И открытый показательный процесс, на котором Радек является одной из центральных фигур, одновременно обвиняемым и свидетелем обвинения, показания которого "топят" всех остальных обвиняемых.

Радек остается Радеком и на скамье подсудимых. Присутствовавшие на процессе иностранные корреспонденты не упустили в своих сообщениях описание Радеком подробностей допросов, которым он подвергался во время следствия.

Вопреки всяким россказням, не следователь меня пытал на допросах, а я пытал следователя. И я его совершенно замучил своими объяснениями и рассуждениями, пока не согласился признать свою контрреволюционную, изменническую деятельность, свои преступления перед партией и народом.

Разве нельзя предположить, что такая способность сохранять чувство юмора шутить в столь нешуточной ситуации могли понравиться даже отнюдь не мягкосердечному Хозяину? И, может быть, отвести от него смертный приговор. Как показало будущее, этого не произошло...

Лион Фейхтвангер, присутствовавший н

А процессе, рассказывая о нем в своей книге "Москва 1937", делится своим наблюдением. При оглашении приговора перечислялись фамилии подсудимых с прибавлением роковых слов: "Приговорить к расстрелу... Приговорить к расстрелу... К расстрелу... расстрелу". Прозвучало: "Радека Карла Бернгардовича - к десяти годам тюремного заключения". По свидетельству Фейхтвангера, Радек как бы удивленно пожал плечами и, оглянувшись на соседей по скамье подсудимых, "удивленно" развел руками. Этим он как бы говорил:

Странно. Сам не понимаю, в чем дело...

Как рассказывала Мария Остех, немецкая журналистка, в качестве переводчицы сопровождавшая Фейхтвангера, когда осужденных выводили из зала, Радек обернулся к публике и, увидев Фейхтвангера, помахал ему рукой, что было одновременно и приветственным, и прощальным жестом. Журналистка назвала его по-немецки "винке-винке", что примерно соответствует русскому "пока-пока".

Когда, где и при каких обстоятельствах оборвалась жизнь Карла Радека, я не знаю.*

Как-то Радек увидел мой дружеский шарж на него, напечатанный в газете "Красная Звезда". Смеясь, он сказал мне со своим легким польским акцентом:

О, я у вас совсем не так страшный.

Я и не думал изображать вас страшным, Карл Бернгардович, - ответил я.

И, действительно, Карл Радек был совсем "не так страшный", страшным было время, в котором ему суждено было погибнуть.
*
P/S
подробности убийства К.Радека(по прямому указанию Сталина),содержавшегося в Верхне- Уральской тюрьме 19 мая 1939г установила в 1961г. комиссия под руководством пред.ком.парт.контроля при ЦК КПСС Н.М.Шверника- в камеру, под видом уголовника был посажен особист, убивший Радека в спровоцированной ссоре
(Л.Млечин. Один день без Сталина- Москва в октябре 41-го года"М.2014 стр.90-92